Шапка
Журнал "Телескоп"
Редакционный совет
О журнале
Библиотека журнала
Контактная информация
Последние номера
Список статей
Условия подписки
Новости сайта


Сетевое сообщество
Санкт-Петербургский центр девиантологии
O + K
Мобильная связь на пути к 6G
Список статей  /  По годам
Многонациональный Петербург. История. Религия. Народы Вернуться


№ журнала: № 3 за 2003г.
Авторы: Факультет социологии СПбГУ / С. Дамберг / В. Семенков / Ю. Евстигнеев
Файл: Скачать статью (375.5 Kb)

На книжный рынок Санкт-Петербурга поступила новая книга, которая ввиду роскошного внешнего вида, солидного веса, может стать подарочным изданием, а может быть и настольным справочником многих петербуржцев.

Коллективная монография объемом свыше 800 страниц  разделена на разделы, указанные в названии - история, религия, народы. В предисловии данная работа обозначена как «первое подробное описание национальной и конфессиональной жизни города в его развитии» (С.4). Исходя из этого, очевидно, и задача состояла в том, чтобы показать этническую и конфессиональную динамику городского сообщества на протяжении 300 лет. А сверхзадача в таком случае состояла в том, чтобы понять какова ситуация именно сейчас. Для «подробного описание национальной и конфессиональной жизни города в его развитии» был сформирован огромный коллектив авторов - 32 человека, изданию была обеспечена поддержка городской администрации, федеральной программы «Культура России», Российского этнографического музея, Государственного музея истории религии, музея антропологии и этнографии им. Петра Великого. Налицо попытка если не закрыть тему, то предъявить на нее права первопроходца, заняв центральное положение среди исследовательского сообщества Санкт-Петербурга.

Авторы изначально не желали ограничивать себя сугубо академичными рамками исследования, видя данную работу «как справочное пособие для городских чиновников, милиции, миграционных служб» (С.872). Это - очень ответственное заявление, ибо заставляет взглянуть на данную работу уже под углом зрения той научной позиции, которую она предлагает. Разберем все по порядку.

В первый раздел - «История» - вошли работы Н.В.Юхневой об имперском периоде истории Санкт-Петербурга, уже опубликованные раньше, но с включением небольшого дополнения: многонациональный город в советское и постсоветское время. Описывая многонациональный город в советское и постсоветское время автор учитывает внешние факторы, влиявшие на национальную неоднородность города (Первая Мировая война, революция, массовые миграции, вызванные урбанизацией и индустриализацией), и подчас делает интересные замечания. Например, материал, представленный Н.В.Юхневой, указывает на тенденцию к моноэтничности города в советский период. В 1926 году «доля русских по сравнению с переписью 1910 г. увеличилась с 82,3 до 86,2%. ...»(С.143).  В 1959 г. доля русских в Ленинграде составила 88%. Перепись 1989 года указала уже 89,14% русских от общего числа населения. От себя можем добавить, что результаты  микропереписи  1994 года дали цифру 91,84 %.

Эти цифры можно по - разному интерпретировать: можно говорить о них как фактах опровергающих тезис о многонациональности города, ибо если доля титульной нации остается столь великой и тенденция к однородности сохраняется, то говорить о многонациональном Петербурге как о перспективном взгляде на город не имеет смысла. Можно видеть в этих цифрах иллюстрацию теории «плавильного котла», что и делает сама Н.В.Юхнева. Она указывает на то, что «степень сохранности родного языка и культуры, интенсивность ассимиляционных процессов зависят от многих и весьма разнообразных причин. Играют роль численность группы, время ее возникновения, интенсивность миграции, социальный состав группы, характер расселения, культурная дистанция по отношению к основному населению города, уровень развития этнического самосознания, напряженность национальных чувств, наличие или отсутствие опыта межэтнических контактов (в особенности с русскими) в месте предыдущего проживания» (С.149). Эти вроде бы правильные замечания «не срабатывают» при объяснении конкретных феноменов. Например, если автору очевидно, что «евреи в гораздо большей степени, чем татары, были ориентированы на русский язык и включение в общесоветскую городскую культурную модель» (С.151) и «к середине 1980-х гг. культурная дистанция между евреями и русскими в Ленинграде практически исчезла», то почему количество смешанных браков в 1985 году у евреев все же было меньше (58%), чем у татар (74%), «хотя - пишет автор - культурная дистанция между татарами и русскими значительнее, чем между евреями и русскими» (С.151). Вышеприведенный пример существенен, т.к. сама Юхнева Н.В. многие годы изучала историю еврейской общины города и собрала немалый эмпирический материал по этой теме, а значит должна, по идее, иметь какие-то концептуальные наработки. Однако дальше голословных рассуждений о пресловутой антисемитской пропаганде и указаний на виртуальные профашистские организации автор не продвинулся.

Но в целом раздел написанный Натальей Юхневой отвечает замыслу всей монографии: дать «подробное описание национальной и конфессиональной жизни города в его развитии» и является безусловно лучшим разделом данной работы. Два остальных раздела - «религия» и «народы» - написаны так, что возникает вопрос о принципах отбора тех или иных авторов.

Речь идет о том, что в данных разделах задача описания места конфессии или этнической общности в рамках социального пространства сплошь и рядом подменяется изложением сугубо справочного материала по истории той или иной конфессии вообще или  истории по того или иного народа вообще. Причем, если речь и идет об истории конфессии в рамках истории города, то изложение материала завершается революционным периодом, все что касается последних 70-80 лет дается крайне куце и лапидарно. Если Н.В.Юхнева еще учитывает современные ей исследования по новейшему этапу истории Санкт-Петербурга, то остальные авторы демонстрируют полное незнание того, что уже  сделано по этому вопросу современными  антропологами и социологами. А между тем достаточно было только критически воспроизвести результаты и положения тех или иных исследований, чтобы задачу можно было посчитать выполненной.

Наверное, некоторые авторы данной работы могут сказать, что они стремились просто рассказать об истории и обычаях тех народов, которые живут в нашем городе.  Являясь специалистами в области этнографии, они работали в рамках той дисциплинарной традиции, которая свойственна этой науке. Но, во-первых, это не соответствует поставленной задаче, а во-вторых, даже здесь авторы допускали досадные огрехи и неточности.

Укажем лишь некоторые из них. В разделе «Народы» достаточно подробно представлены «Народы Дагестана», «Малочисленные народы Западной и Восточной Сибири», представители которых поселились в городе в последние 20-30 лет, а немцы, поляки, греки,  - народы традиционные для нашего города - почему-то отсутствуют, хотя их роль в культуре Санкт-Петербурга особенно имперского периода, неоспорима.

Во введении указано, что в разделе «Народы» читатель получит «полный свод данных о народах», в том числе «о происхождении и этнической истории» (С.5). Но, тем не менее, далеко не во всех статьях есть данные о происхождении и этнической истории, а в тех, где есть, они изобилуют ошибками и неточностями: подчас этническую историю подменяет история политическая ( статьи «Русские», «Украинцы», «Армяне» и др.); лучше обстоит дело с изложением темы этногенеза в статьях о прибалтийских народах, узбеках, белорусах.

В статьях о татарах среднего Поволжья и Приуралья говорится лишь об этногенезе казанских татар и ничего нет о происхождении мишарей, касимовских татар, представленных, кстати, в составе современной татарской общины Санкт-Петербурга.

Этногенез крымских татар ограничен перечислением субэтнических групп, причем, ошибочно. Так, горный (средний) крымско-татарский язык ошибочно отнесен к огузской подгруппе тюркских языков, хотя он относится к кыпчатско-половецкой подгруппе, а этногенез караимов для автора статьи «Крымские татары и караимы» «не вполне ясен» (С.439). Мы не будем сейчас разъяснять вопросы этногенеза караимов и лишь укажем на соответствующую работу одного из авторов рецензии[i].

Этногенез казахов представлен в виде перечисления всех народов, живших на территории современного Казахстана от саков до найманов, то есть дана этническая история населения территории Казахстана, а не казахов. Политическая история Казахстана изложена весьма сумбурно, т.к. не выдержана хронология событий - Старший Жуз упоминается до Тюркского каганата - , а сами племена в своих титулах неверно именуются. К примеру, сказано «род  сары-уйсун - один из сильнейших в Старшем Жузе» (С.512),  во-первых, это не род, а племя, во-вторых, сильнейшими племенами в Старшем Жузе были джалаиры и дулаты, а племя сары-уйсун было почетным[ii]. И самое главное  - так и не сказано, когда термин «казак» стал эндоэтнонимом[iii].

В статье «Украинцы» сказано, что «с конца ХIХ века названия «Украина», «украинский», «украинцы» вытеснили все иные» (С.374). Но как  показано в работе А.И. Миллера в ХIХ веке «подавляющее большинство крестьян оперировало совсем иными категориями»[iv]. Вплоть до конца ХIХ века не было единой территориальной общности «Украина», ее сложение и конституирование произошло уже в годы революции и общепринятым этнонимом этот термин стал уже только в советский период, когда возникло украинское государство в составе СССР.

Целый ряд мелких замечаний стоит высказать и в адрес других статей: самоназвание азейбарджанцев  - «тюрклер», то есть, тюрки, а не «азербайджанлылар» (С.456), этноним «ногайцы» абсолютно ничего не имеет общего с именем Ногая (точнее Нохоя, от монгольск. «пес») (С.723) [v], а этноним «бурут» - вовсе не является самоназванием кыргызов, как это указано на с.745, «Общество соотечественников Узбекистана Умид», является многонациональным, а не узбекским., украинские униаты используют в современном богослужении украинский язык, а отнюдь не церковнославянский (С.373).

В книге много фотографий, однако, подбор страдает однобокостью - обилие старых фотографий и ничтожное число современных, крайне мало портретов видных представителей диаспор проживающих в Санкт-Петербурге. В приложении не соблюден порядок частей: сначала идут «национально-культурные объединения», затем «действующие храмы и религиозные объединения», хотя порядок статей  - наоборот.

Вместе с тем, в книге есть материал, позволявший эффективно решить поставленную задачу. Это - вышеупомянутый список национально-культурных общественных объединений, зарегистрированных в Санкт-Петербурге. Учет их как исходной реалии для начала разговора, позволил бы приступить к анализу тех этно-конфессиональных общностей, что действительно присутствуют в общественной жизни города. И вот тут мы уже увидели бы совсем иную картину: в городе зарегистрировано 15 еврейских организаций, фондов и объединений, 10 русских, 8 немецких, 6 армянских, 5 татарских, 4 корейских организации,( о корейцах в книге нет ни слова !), 3 польских, 3 афганских объединения. Зарегистрированы даже объединения ассирийцев, булгар, руандийцев, караимов, курдов. Общая численность зарегистрированных этно-культурных организаций, приведенных в приложении данной книги - 114. Учет их членства, границ сообщества, характера активности, позиций лидеров позволил бы уже сказать нечто существенное о специфике этнической ситуации в городе[vi]. Но фиксирование внимания только на деятельности национальных организаций имеет смысл только, когда эти организации есть. В советский период в городе проводилась политика этнического нивелирования и «национальная жизнь» (категория Н.В. Юхневой) не имела институциональных форм. Это обстоятельство не позволило Юхневой Н.В. сказать нечто содержательное об этнической ситуации в Ленинграде, когда пошел процесс свертывания деятельности этих организаций.

Для этого уже стоило посмотреть то, в каких практиках городской жизни этничность являлась и является ресурсом. Если, к примеру, взять спектр экономических практик и разложить по определенным критериям, то в экономических практиках малого бизнеса, связанного с обувным производством, мы бы увидели заметное влияние армян[vii].                      Можно предположить, что в каких-то иных социальных практиках мы бы также «обнаружили» корейскую, бурятскую, азербайджанскую или какую-то иную этничность как определенный ресурс социального развития. Именно на эти реалии, так или иначе, обращала внимание Н.В.Юхнева, описывая национальную жизнь имперского Санкт-Петербурга, и указывая на заметное влияние немцев прежде всего в высших кругах и в малой экономике, ремесленных мастерских, а евреев - в медицине, юриспруденции, в газетном деле, в музыке (в Консерватории никогда не применялась процентная норма приема). Но здесь надо иметь в виду, что те, кого мы определяем как немцев сами себя, вероятнее всего, определяли как-то иначе, тоньше и интереснее. Иначе говоря, надо различать идентичность и идентификацию этнических общностей. Именно не различение этих категорий делает даже лучший материал в книге - материал Н.В. Юхневой малоинформативным. Поясним ниже этот тезис.

В рецензируемой работе Н.В.Юхнева пишет, что «в Петербурге в годы перестройки появился термин «лицо кавказской национальности»; при всей своей нелепости он отражает некую реальность: недифференцированное в основном отношение ко всем выходцам с Кавказа» (С.154). При этом, очевидно, что коренные жители города прекрасно знают о том, что на Кавказе живут самые разные народы, но возникновение этого термина свидетельствует о том, что эти различия для обыденного сознания уже неважны, гораздо существеннее то, что их объединяет. И эту позицию обыденного сознания разделяет и сама Н.В.Юхнева. Ниже она пишет, что «молодые  рабочие, учащиеся профессиональных школ ... лишенные очень важного для восточных людей (курсив наш - С.В.) надзора родителей ... стали криминогенной  прослойкой» (С.155). Когда в научной работе, профессиональный этнограф пишет о «восточных людях», объединяя и азербайджанцев, и таджиков, и грузин в одну категорию, - это означает то, что идентификация этих людей для него важнее определения их идентичности. Что значит «недифференцированное отношение ... ко всем выходцам с Кавказа» как не причисление к «лицам кавказской национальности» не только кавказцев, но всех выходцев с Юга[viii]. Это означает, что в эмпирических исследованиях, при не различении категорий идентичности и идентификации, мы не увидим, а кто реально включается в те или иные общности, кто там считается «своим». Потому, что они для нас, с этих позиций, все - «чужие».  Это очень существенная трансформация обыденного сознания, т.к. изменилось понимание «своего» и «чужого».

Можно согласиться, что в советский период в некоторых институциональных ситуациях имела место юдофобия, но  это было совсем иное, чем нынешняя кавказофобия. В советское время непринятие евреев - это внутренние разборки среди местного населения, в ходе которых надо было «расшифровать» еврея. Для этого надо было быть очень чувствительным к суффиксам фамилий, к отчествам, к родословным, к интонациям, к темам повседневных разговоров и т.д. В кавказофобии все наоборот: никаких нюансов - все смазано, процедура расшифровки лишена смысла. Если евреи были «свои чужие», а это всегда малозначимо, т.к. враг всегда - внешний, то «лица кавказской национальности» - просто чужие, а особенность их модального поведения позволила воспринимать их обыденному сознанию как врагов. Нынешнее неприятие кавказцев не институционально, а спонтанно, оно имеет иную структуру, чем неприятие евреев в советский период. Для анализа этого феномена надо владеть категориально-понятийным аппаратом современной социологии и антропологии.

В начале рецензии было указано, что авторы данной монографии видят данную работу «как справочное пособие для городских чиновников, милиции, миграционных служб». Казалось бы, как знание  нюансов этногенеза чеченцев или цыган может помочь милиции или миграционной службе? Но не эту цель ставили перед собой  авторы монографии. Их задача - легитимизировать для тех же милиционеров различия городских жителей по национальности: то, что видит перед собой милиция надо наделить смыслом. Это - позиция рафинированного национализма.

Большинство авторов этой работы - сотрудники Российского этнографического музея и это сказывается. Невнимание к очень значительным диаспорам в современном Санкт-Петербурге - о немцах, корейцах, поляках  нет ни слова, является результатом отраслевого дробления Российского этнографического музея. Данный музей имеет такую структуру, поэтому и перечень народов отражает отраслевую структуру музея, а не этническую структуру Санкт-Петербурга.



[i] См. Евстигнеев Ю.А. Караимы. К вопросу об этногенезе // Лавровские (Среднеазиатско-кавказские) чтения. 1994-1995. Краткое содержание докладов. Санкт-Петербург, 1997, С.13-14. Наверное, все же стоит сказать, что караимизм как религиозное течение в иудаизме, возник в Багдаде в еврейской общине, создатель этого учения АНАН Бен Давид (751-840); в 11-13 веках его последователи - ананиты (позже - караимы) поселились в Византии и Египте, после падения Константинополя в 1204 г. часть караимов мигрировала в Крым, где позднее смешалась с половцами, бежавшими в горы от монголов, что отразилось на их языке (кыпчатско-половецкая подгруппа тюркских языков) и физическом облике (черты монголоидности). Это и не позволяет считать их потомками хазар, т.к. хазарская знать приняла иудаизм еще в начале 9 века и они были талмудистами или раввинитами, но не караимами. 

[ii] См. об этом Востров В.В., Муканов М.С. Этнический состав казахов в конце ХIХ-началаХХ века. М., 1968.

[iii] Казахи - потомки восточно-кыпчакских племен, ассимилировавших в «монгольский» период (ХIII-ХV вв) прибывших в Дашти-Кыпчак (с ХVII в. - Казахстан) монгольские племена найманов, кереитов, хонкиратов, джалаиров. Во второй половине ХV в. возникло Казахское ханство в западной части Семиречья (тогда - Могулистан), после ухода группы племен восточного Семиречья (так называемые могулы) в Кашгарию, в пределы ханства включили все Семиречье (будущий Старший Жуз), после ухода племен Узбекского улуса на юг, Казахское ханство заняло территорию этого улуса (Средний Жуз), а после разгрома ногайских Большой и Алтыульской Орд калмыками (начало ХVII в.) Приаралье (Алтыульская Орда) вошло в состав казахского ханства (Младший Жуз); борьба с джунгарами (ХVII  в.) укрепила этническое самосознание и этноним казахов. Термин «казак», известный с ХIII в. в Причерноморье имел социальное значение («каз» - бродить, скитаться в кыпчакскизх языках). Так стали именовать конные дружины, а у касимовских татар, ногайцев - воинское сословие. В восточной части Золотой Орды термин казак получил политическое значение: так стали именоваться вассалы казахского хана (ср. узбеки - вассалы узбекского хана). Только в ХVII веке этот термин стал этнонимом. См. Абылхожин Ж.Б., Бурханов К.Н., Кадырбаев А.Ш, Султанов Т.И. Страна в сердце Азии. Сюжеты по истории Казахстана. Алмааты, 1998, С.121

[iv] Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина ХIХ в.) Санкт-Петербург , 2000, С.44

[v] См. об этом подробнее Евстигнеев Ю.А. «Ногой и ногайцы» // Этническая и этносоциальная история народов Кавказа, Средней Азии и Казахстана» - СПб., 1995. Этот этноним восходит к монгольскому слову «ногай, наган» - зелень, корень травы, в последствии имел переносное значение - степняк, кочевник, поэтому степные татары в Крыму именовались ногайскими. Этнонимом термин «ногай» стал очевидно в период существования Ногайской Орды (15-16 вв) в Заволжье.

[vi] Для сравнения см. работу «Конструирование этничности. Этнические общины Санкт-Петербурга». / Под ред. В.Воронкова и И.Освальд. СПб.: издательство «Дмитрий Буланин». 1998.

[vii] См. об этом Дамберг С.В., Чикадзе Е.Г. Армяне в обувном бизнесе Санкт-Петербурга // Сборник Центра независимых социологических исследований. №9. 2000. С.54-58

[viii] См. об этом Карпенко О. Языковые игры с «гостями с Юга»: «кавказцы» в российской демократической прессе 1997-1999 гг. // Мульткультурализм  и трансформация постсоветских обществ. / Под ред. Малахова В.С. и Тишкова В.М. М., 2002


счетчик посещений html counter adult photo personals
Яндекс цитирования
Рассылки Subscribe.Ru
Анонс социологического журнала Телескоп
Подписаться письмом
Readera - Социальная платформа публикаций