Открытие в 1963 году - прошло незамеченным, а вот закрытие - в 1988 году - вызвало столь бурные протесты молодежи, что до сих пор не утихают страсти и собираются подписи с призывом снова открыть это ставшее легендой кафе.
Двадцать пять лет на углу Невского и Владимирского проспектов в Петербурге (тогда еще Ленинграде) существовало кафе, филиал ресторана «Москва», без преувеличения прославившееся на весь мир под присвоенным ему завсегдатаями названием «Сайгон».
Существует легенда, согласно которой метродотель, открывая это заведение, сказал, что у нас будет кафе не хуже, чем в Париже и Сайгоне. Я все же думаю, что «Сайгоном» окрестили это кафе за его иррациональный дух, изначально ему присущий и отличающий от других подобных заведений.
А если перевести все в плоскость современной политики, то можно определенно сказать, что «Сайгон» на углу Невского и Владимирского появился еще на гребне хрущевской оттепели и был последним, да и, пожалуй, единственным глотком свободы в популярном, быстром и дешевом ленинградском общепите в брежневское время.
Бог ты мой, кто здесь только не собирался! Конечно, весьма удобно и быстро можно было в «Сайгоне» выпить (в первом зале, который мы называли предбанником, всегда до перестройки продавали в розлив, на худой конец можно было скинуться по рублику и быстро сбегать в гастроном напротив за водкой, но чаще за вином, ибо оно было дешевле) и перекусить (во втором зале, где в лучшие годы всегда были холодные и горячие закуски, но мы предпочитали черный кофе с пирожком - и дешево, и хорошо).
Безусловно, возможность выпить и дешево поесть была весьма немаловажным стимулом для всех встреч в «Сайгоне», и все же не это было главным. Неудержимо тянуло всех в это популярное кафе стремление к общению, и не просто к общению, а к общению с себе подобными.
Сюда ходили прежде всего молодые люди, так или иначе пострадавшие от совдепии, причем, в данном случае не имело значения по какой причине: нарушившие закон, диссиденты, борцы за права человека и, наконец, а таких было большинство, - поэты, прозаики, критики, художники, музыканты, артисты, - представители второй, неофициальной, непризнанной культуры.
Иными словами, в «Сайгон» ходили люди с неустроенной судьбой. Делавшие карьеру обходили «Сайгон» стороной: боялись себя скомпрометировать, боялись стукачей, которых было полно в «Сайгоне» (вот почему власти двадцать лет его не закрывали - так удобно было следить за собиравшимися здесь каждый день антисоветчиками - на многих, несомненно, было досье в КГБ). Но настоящие сайгонцы ничего не боялись, им нечего было скрывать, они были открыты, приходили в «Сайгон» просто отвести душу (иногда мы продолжали распитие напитков во дворе дома на Стремянной, 2, совсем рядом, где богомольные старушки давали нам за символическую плату стаканчики).
Каких только анекдотов о Леониде Ильиче Брежневе не рассказывали в «Сайгоне»! Это было бурное время расцвета этого жанра. Вот один из многих. Брежнев встречает Индиру Ганди. Он читает по бумажке: «Глубокоуважаемая Маргарет Тетчер!». Брежневу подсказывают: «Это Индира Ганди». Он опять читает, запинаясь: «Глубокоуважаемая госпожа Маргарет Тетчер!» - Ему: «Это Индира Ганди». - «Да я знаю, что это Индира Ганди, но у меня написано: Маргарет Тетчер».
И никто тогда и не подозревал, что в этом, далеко не всегда потребном и трезвом «Сайгоне» незаметно прорастает новая, вторая, неофициальная культура, которой мы сейчас все гордимся. Другое дело, что сейчас сайгонцы разбрелись по всему свету (слышал, что уже написаны рассказы и чуть ли не целые книги о нашем питерском «Сайгоне»), кто по своей воле, а кого просто вынудили уехать, некоторые успели отсидеть свой срок в лагерях, а многих уже просто нет на этом свете (как, например, геолога Геннадия Филиппова, милого, скромного человека, или Юры Хрусталева, с которым мы вместе учились в Педагогическом институте им. А.И. Герцена: у него как-то не пошла жизнь, и он начал пить, но человек был удивительно талантливый; а Миша Феоктистов - Майкл, как мы его звали, - на три года раньше меня закончил 161-ю ленинградскую школу, у него тоже все складывалось не лучшим образом и тоже стал пить, а одаренность его была видна во всем).
Попробую вспомнить хотя бы сайгонцев первого поколения: Иосиф Бродский - будущий лауреат Нобелевской премии (он не пил с нами, а обычно занимал столик в углу и писал стихи), Татьяна Горичева (православный философ - сейчас во Франции), Михаил Шемякин (блистательный художник, давно за рубежом, а первые его вещи, в том числе рисунки к «Преступлению и наказанию», были выставлены в окнах «Сайгона»), Сергей Довлатов (талантливый прозаик, умерший в США, я успел показать ему Петербург Достоевского), Александр Иванов (художник, сейчас в Германии), Константин Кузь минский (поэт, ныне проживает в США), Виктор Кривулин (прекрасный поэт, философская лирика которого свидетельствует о яркой индивидуальности, недавно умер), искусствовед Юрий Новиков (сейчас возглавляет Управление по охране памятников), психолог М.А.Косман (в настоящее время профессор психологии), летописец «Сайгона» Владимир Безродный, составивший антологию стихотворений поэтов-сайгонцев, но так и не издавший ее; художник Борис Кошелохов; поэты Владимир Эрль и Петр Чейгин; тонкий знаток Петербурга, его поэзии и культуры Евгений Белодубровский; безвременно ушедший из жизни замечательный артист Николай Лавров; одаренный прозаик Евгений Звягин; талантливый поэт и литературовед Марк Мазья, рано умерший; выдающийся композитор, руководитель знаменитого ансамбля Сергей Курехин, тоже рано ушедший из жизни; Режиссеры Андрей Лапиков и Михаил Богин, убитый в своей квартире, и многие, многие другие.
Перечислить всех невозможно. Скажу только, что сайгонцы трогательно поддерживали друг друга, сопереживая вместе все горести и невзгоды. Вспоминаю, как в январе 1981 года сайгонцы Роман Цветов (интеллигентный, доброжелательный человек, всегда мне помогавший, сейчас - главный бухгалтер Петербургского университета), Соломон Вейнгер (талантливый инженер, которого судьба, как и многих талантливых людей той эпохи, забросила в котельную, недавно умер), Сергей Лебедев (историк, которого прозвали «гангутским») и Виктор Колесников (инвалид, трогательный человек с необычной судьбой, неотъемлемая принадлежность сайгонского быта, которому мы всегда давали на выпивку, кофе и еду) поддержали меня в трудную минуту, когда на Секретариате ленинградской писательской организации меня не только не приняли в Союз Писателей, но, по заданию КГБ, объявили подавшим документы на выезд.
Прошло сорок лет со дня открытия «Сайгона». Сайгонцы выросли. Кто остепенился, например, сайгонцы последнего поколения Марк Мамонтов и Дима Ровинский - замечательные люди, оба кандидаты наук, работают в Российской Национальной библиотеке, кто стал членом творческих союзов (справедливости ради отмечу, что произошло при Горбачеве и при Ельцине), кто остался работать в котельной (прозаик Евгений Кушнер, сын нашего известного поэта Александра Кушнера, - сейчас Женя Кушнер в Израиле), многие стали примерными отцами семейства, но никто из них не жалеет, что прошел через «Сайгон».
Жалеют только об одном - о том, что «Сайгона» больше нет. Ни к чему властям этот «гадюшник», как ласково мы называли его, в центре города (не верю, что криминальные мальчики и девочки, пришедшие туда в начале перестройки, стали непреодолимым препятствием для наших правоохранительных органов). Впрочем, это был уже другой «Сайгон», наша эпоха закончилась. Но память о нем, выражаясь высокопарным языком, жива. Ведь «Сайгон» - это не просто кафе, это судьба! Никто не знает, как «слово наше отзовется».