Шапка
Журнал "Телескоп"
Редакционный совет
О журнале
Библиотека журнала
Контактная информация
Последние номера
Список статей
Условия подписки
Новости сайта


Сетевое сообщество
Санкт-Петербургский центр девиантологии
O + K
Мобильная связь на пути к 6G
Список статей  /  По темам
Прогноз социальных реакций на планируемое социальное изменение и прикладные аспекты позиции исследователя Вернуться


№ журнала: № 3 за 2005г.
Авторы: В. Дудченко / социолог
Файл: Скачать статью (177.1 Kb)

Звезды Аль-Авва в созвездии Девы и Аль-Бальда

в созвездии Стрельца

противостоят звездам Сад-Була в созвездии Водолея.

ты понимаешь, о почтенный и сиятельнейший визирь,

они противостоят и далеки от сочетания!

Леонид Соловьев

 

Потребность в социальных прогнозах и ущербность обоснований

Сразу надо сказать, что вынесенное в заголовок отношение будет рассматриваться ограниченным, узко практическим образом ввиду определенности исходных условий, в которых социальный исследователь должен попытаться решить вполне конкретные задачи, первоначально сформулированные вне рамок чисто научного интереса. Существенно, что речь идет не о замере некоторого параметра в существующей ситуации, или по ходу развития уже существующего, определившегося тренда, а о прогнозировании последствий еще не осуществленного воздействия, что предполагает не только возможность описывать происходящее, но и понимание механизма последующей реакции. Не вызывает сомнения, что задача оценки последствий социальных проектов, планируемых к исполнению, всегда будет существенной заботой планирующей инстанции при любых социальных и экономических системах в случае ее расчета на свое сколько-нибудь долговременное существование. Радует, что в последние десятилетия в разных планирующих структурах, несмотря на очевидную разницу политических условий, все более четко формулируется мысль о необходимости профессиональной оценки социальных программ и предсказания их последствий. Казалось бы, это должно свидетельствовать о признании практиками универсальности методов социальной науки и надежности ее выводов, но, возможно, подобный интерес вызван лишь пониманием крайне высокой цены вопроса и незначительностью, на этом фоне, затрат на социальные исследования и прогнозы.

Методологам и исследователям это понятно. Дональд Кэмпбелл [1] еще в 1975 году писал: "Потребность в нашей специальности и конкретные рекомендации, исходящие от нас, все еще должны быть обоснованы скорее обещаниями, чем уже достигнутыми результатами. <...> Что касается меня, то я склонен считать проблему проверки социальных [пре]образований реальностью настолько важной, что наши усилия и профессиональные обязанности полностью оправдываются обещанием." Можно иронизировать по поводу обещаний как фактора надежности, но еще годом раньше (в 1974 году) во Всемирном Банке ввели в штат небольшую группу социологов и антропологов. В настоящее время подразделение банка по социальной политике занято вопросами инвайроментально устойчивого развития. К сожалению, так происходит не везде. По свидетельству главного советника по социальным вопросам Всемирного Банка Майкла Серни [2] в других организациях, занимающихся вопросами развития, подобная работа "... либо слаба, либо просто отсутствует. Нет ее в Африканском банке развития, который призван разрабатывать проекты для африканских стран. Мало уделяется внимания этому вопросу и в Европейском банке реконструкции и развития, активность которого распространяется на восточноевропейские страны, претерпевающие необычные социальные изменения." Как-будто там, где социальная составляющая перемен оказывается наиболее динамичной и наименее устойчивой, чреватой социальными, а часто и гражданскими конфликтами - когда социальный прогноз, казалось бы, наиболее важен - социологический, антропологический анализ либо бывает отодвинут в сторону внешними силами, сомневающимися в целесообразности его проведения, либо сам пасует перед сложностью задачи.

И в том, и в другом случае это говорит о невысокой надежности и заведомых недостатках доказательной базы предполагаемого прогноза, очевидно связанных с недостаточной разработанностью применяемого метода. Общее такое замечание не содержит ничего нового и вполне тривиально, при том, что сути вопроса - проблеме каузального вывода в общественных науках - к настоящему времени посвящена огромная литература. Дискуссия о количественных и качественных методах в социологии, об отношениях гуманистического и сциентистского подходов в науке вообще продолжается десятилетиями и, возможно, вместо того, чтобы излагать свое мнение по поводу перипетий дискуссии, имеет смысл обратить внимание на ее нескончаемость как на факт, нуждающийся в объяснении. Тем более, что практически все ее участники единодушно видят выход в ее продолжении: в максимизации взаимной критики в рамках сложившейся академической традиции, в возможности независимого повторения, в повторной перекрестной валидизации полученных выводов. Разве что возможны еще разногласия по вопросу о контексте дискуссии: сохраняется ли по ходу обсуждения контекст, как на "нормальном" этапе развития науки (по Томасу Куну), или же мы переживаем "экстраординарный" период, связанный со сменой контекста и с необходимостью использовать новые правила валидной аргументации.

Как можно заметить, ultima ratio этой дискуссии фактически сводится к вопросу о правомерности процедур, бытующих внутри социологического и - шире - научного сообщества, и только после решения этого вопроса внутренние процедуры имеет смысл предъявлять внешнему миру в качестве инструмента, способного обеспечить надежный успех потребителям полученных с их помощью научных прогнозов. Дискуссирующие методологи уподобляются предсказателям в китайских банках, которые самостоятельно вырабатывают приемы, с помощью которых они оценивают инвестиционные проекты и потенциальную возвратность кредитов, с той лишь разницей, что китайские предсказатели держат в секрете используемые процедуры, заставляя банкиров предполагать некое содержательное внешнее обоснование своих пророчеств, а социальные исследователи прямо признаются в неясности внутренних методологических вопросов и используемых методик, побуждающей их продолжать дискуссию. Понятно, что лишь ответы на эти вопросы могут дать в практической деятельности надежный результат, а пока, как пишет тот же Кэмпбелл [3], остается надеяться только на "больший энтузиазм, преданность и более высокие моральные качества" исполнителя и на "образ ученого" как на модель экспериментатора-оценщика социальных программ. Аргументация в пользу надежности прогноза почти как у китайских предсказателей. Предъявление запроса на универсальные научные методики оборачивается ограниченностью рациональной позиции исследователя и, соответственно, его способности придти к каузальным выводам. "Проблемы вывода, связанные с оцениванием программ, присущи самой природе программ, осуществляемых в ходе социальных процессов" - пишет Кэмпбелл [4].

Оторванность методологической базы от практической деятельности, в рамках которой должны бы применяться разработанные методики, порождает еще одну проблему, специфическим образом касающуюся только общественных наук. В естественнонаучных исследованиях априори предполагается, что, как бы ни складывались отношения исследователя и его объекта, но законы, определяющие отношения в лабораторном пространстве, в том числе и с самим исследователем, останутся неизменными, почему они и признаются фундаментальными. Это допущение оправдано целью естественных наук, призванных вычленить для последующего использования некие инварианты в описаниях физического мира - те самые фундаментальные законы. При этом не суть важно, как понятийный аппарат науки соответствует описываемым феноменам, тем более и так ясно, что обозначенные в нем индикаторы релевантны действительности лишь до некоторого предела. Существенно, на сколько оправдываются сделанные с помощью этого аппарата предсказания, а проблема существования пока откладывается без большого ущерба для прогностических способностей науки. В конце концов еще Коперник, формулируя свои представления о небесной механике, строил лишь гипотезу, позволяющую более легким, чем у Птолемея, способом предсказывать движения планет и не противоречащую другим возможным фактам, таким, например, как полеты космических аппаратов к Марсу и другим планетам. В настоящее время яркими примерами такого подхода к проблеме могут служить, например, квантовая механика, или теория кварков, или попытки определить роль отдельных элементов генома и так далее.

Другое дело в общественных науках. Исследователь, будучи членом общества, знает, что, кроме научного понятийного аппарата, существует еще и другой, которым пользуются, с помощью которого решают свои проблемы и формируют свое будущее другие члены общества, тоже обладающие членораздельной речью. В значительной степени именно возможности этого другого аппарата определяют свойства изучаемого общества и механизм действующих в нем закономерностей. Кроме поиска инвариантов исследователю приходится озаботиться совместимостью применяемой им строгой терминологии и используемого в реальном обществе языка. Под угрозой обратной рефлексии, к которой неспособна бессловесная природа, что никогда не заглянет естественнику в глаза, социальный исследователь должен, кроме валидности вывода, думать о существовании в обществе каких-то наличных представлений, к которым были бы сводимы, чему до конца должны соответствовать используемые им термины, иначе его исследование потеряет свой предмет и останется без понятной социальной функции. Опираясь лишь на собственный строгий вывод, он может пасть жертвой продемонстрированной еще древними ошибки, когда Сократа перепутали с бегающим на двух ногах ощипанным петухом.

Вывод в естественных науках так или иначе всегда опирается на перцептивные данные. Даже если не известно, что же на самом деле меряет прибор, тем не менее мы точно знаем, что он замеряет некие параметры физической реальности. Если мы истолковали показания прибора так, что они не противоречат другим имеющимся перцептивным данным, то вывод наш в данном контексте, на данном этапе развития науки уже получает прогностическое применение, вне зависимости от грядущих открытий и будущих теорий, описывающих физическую реальность более изощренно и точно. В общественных же науках, кроме перцептивных, наблюдаемых и понятным образом замеряемых данных, перед исследователем, в качестве объекта исследования, возникает множество трансакций, которые сами по себе уже являются реализацией осмысленных суждений, вырабатываемых многочисленными и разнообразными общественными субъектами, и связанных с воспринимаемой (и замеряемой прибором) реальностью лишь опосредовано.

Не выдерживает рациональной критики иногда высказываемое предположение об отсутствии четкой грани между обыденным знанием и научным, о возможности систематически, научным образом учесть внутри собственно научного исследования все критические замечания и оценки, высказываемые с позиций здравого смысла. Так называемый обыденный здравый смысл регулирует поведение большинства общественных субъектов в режиме реального времени способом, каждый раз по-новому привязанным к новой конкретной ситуации. Несмотря на членораздельные формулировки, обоснования с точки зрения здравого смысла часто не воспроизводимы, поскольку требуют обязательного наличия субъекта суждений со своим, однако, здравым отношением к происходящему. В некоторых случаях, таких, как голодовки протеста или гражданская война, вполне обоснованные с позиций субъектов здравого смысла действия с рациональной точки зрения лежат за гранью безумия. Механизм формирования и применения обыденного знания, к сожалению, далеко не ясен. Пока он остается лишь объектом научного исследования, а не его инструментом, несмотря на его целостность, совершенство и высокую эффективность функционирования. Все его эманации очевидно являются проявлениями некоего единого феномена, обеспечивающего преемственность всех общественных процессов (и, в конечном счете, наличие предмета общественных наук), в то время как целостность формирующегося научного знания поддерживается искусственным образом, не застрахованным от ошибок и всякий раз нуждающимся в контроле.

Социальный исследователь оказывается перед объектом исследования, в котором первичная для всех естественных наук, обычно доступная перцептивному восприятию база уже изменена, переработана несомненно сознательными, во многих случаях правоспособными членами изучаемого социума. На результат переработки воздействовали, кроме поддающихся измерению первичных естественных факторов, таких, как эмоциональная или психо-физиологическая мотивация, еще и их мыслительные возможности, обусловившие, помимо прочего, еще и существование собственно науки. Мало того, во многих случаях замеряемые чувственные факторы есть порождение дискретных понятийных суждений, конструируемых и принимаемых к руководству социальными акторами. Отличие этих суждений от научных в том, что мы хотя бы приблизительно понимаем, как строятся научные суждения, и во всяком случае в состоянии идентифицировать их как научные в отличие от не заслуживающих нашего внимания, однако как продуцируются суждения в обыденном знании "здравым смыслом" (будем его так называть) мы можем только догадываться, и, несмотря на их рациональную подоснову, вынуждены принимать их результаты как нерасчлененную данность.

Предметом общественных наук является, так сказать, объект второго порядка, чья природа и возможные реакции могут быть сопоставимы со специфическими возможностями собственно научных исследований. Пытаясь понять механизм общественных изменений, наука сталкивается с чем-то, что, несмотря на не вполне ясный способ функционирования, иную субъект-объектную структуру и многие другие отличия, не сотни, а уже многие тысячи лет пока успешно решает практическую задачу, предназначенную, вроде бы, самой науке: посредством слов, знаков, некоего понятийного аппарата, логика и синтаксис которого отличаются от научных и неясны, он рефлексирует специфические параметры, свойственные человеческому обществу, его отношениям с внешним физическим миром, и в процессе своего существования обеспечивает непрерывность существования и развития общества (чего, кстати, пока нельзя сказать о науке). Сама наука на каком-то этапе стала порождением этого изучаемого ею объекта.

Равнозначность сторон в процессе изучения общества учеными не является гносеологической новостью. В европейской традиции еще в раннее средневековье схоласты понимали, что к изучению различных проявлений общественного сознания (к "наукам о духе", как они говорили) неприменимы методы естественных наук и соответственно делились по факультетам. До сих пор в некоторых языках сохраняется разница названий между учеными общественниками и естественниками, но в новое время, под влиянием разнообразных революций, произошло методологическое сближение этих двух родов знания, были забыты некоторые вполне практические требования к рассуждениям о людях. В последнее время, сталкиваясь с некоторыми непреодолимыми трудностями, в частности, в измерении эффекта от конкретного воздействия на общество и в оценке пока не реализованных социальных программ, специалисты стараются с большим пиэтетом относиться к обыденному знанию. Кэмпбелл [5] пишет: "... следует доверять обыденному пониманию в целом". Но на следующей странице он же: "наши научные данные должны основываться на обыденном знании, научное знание должно превзойти, но не заменить обыденное знание". Справедливо, рациональное научное знание не может заменить обыденное, поскольку не имеет в настоящий момент рационального описания его функционирования, но как в таком случае оно будет его превосходить? В чем? Современные исследователи не знают, как формируется обыденное знание в целом. Относительно разработанные социальные модели, такие, как марксизм или либерализм, несмотря на прокламируемую всеобщность, оказались применимы только при определенных условиях некоторое время. Гуманизм, вместо предполагаемой методологической базы исследователя, остается лишь его этической предрасположенностью.

Сложность целостного социального объекта, в некоторых случаях амбивалентность его отношений с наукой, невозможность отложить до лучших времен проблему существования обозначаемых зависимостей, поскольку в противном случае полученные социальной наукой знания в любой форме окажутся несоотносимы адекватно с общественным сознанием и задача науки будет не выполнена, - создают многие трудности для исследователей, вознамерившихся оценить некоторую социальную программу и составить прогноз последствий. Одна из самых очевидных - это трудность постановки эксперимента и наблюдения результатов. Поскольку в настоящий момент исследователи располагают только одним человечеством, и все его участники - люди (что, кстати, в историческое время было признано совсем недавно и до сих пор явочным порядком постоянно ставится под сомнение), то постановка полномасштабного эксперимента, отвечающего критериям, выработанным в естественных науках, оказывается просто невозможной, так как такой опыт теряет свой экспериментальный характер и становится действием, совершенным без понимания его последствий и без достаточных к тому оснований, со всей вытекающей отсюда ответственностью. Попытка облегчить условия эксперимента, вычленить какой-то ограниченный аспект процесса, проходящего в однотипных условиях, приблизить процедуру к акту натурного наблюдения, приводит к тому, что растет неопределенность результатов, приближающихся, по своей сути, к единичному наблюдению. Самые лучшие, аналитически спланированные и критическим образом интерпретированные экспериментальные измерения вычленяют в вербализованной, знаковой среде социума в основном естественные, в принципе поддающиеся измерению прибором психо-физиологические параметры, такие например, как те, что отвечают за механизм внушаемости в группе. Они, конечно, существенную роль играют в функционировании социума, но, увы, остаются лишь одним из ресурсов, приспособлений, с помощью которых здравый смысл выплетает свои узоры обыденного знания. Так, к сожалению, почти ничего не узнаешь о значении и социальных эффектах этих узоров.

 

Конфликт с объектом исследования

Наличие в изучаемом объекте существенной понятийно-вербальной составляющей с неясным, отличным от научного и значительно более богатым и вариабельным механизмом функционирования заставляет по иному взглянуть на возможность формулирования каузального вывода в общественных науках. Пока мы очень мало что можем сказать о закономерностях, управляющих работой этого механизма, кроме того, что он суть порождение человеческого разума и поэтому может иметь любые мыслимые формы и функции, вплоть до самых фантастических. Знания наши о нем описательные, полученные, в основном, postfactum, и в лучшем случае систематизированные, хотя и в этом есть свои сложности. Стандартной - как говорят физики - модели обыденного знания и здравого смысла, на данный момент объясняющей "что чем вызвано" во всей области его определения, пока что не создано. Стало быть объекты, в том числе социальные системы, обязанные ему хотя бы отчасти своим существованием и воспроизводством, останутся пока для нашей парадигмальной науки системами открытыми, с возможными разрывами наблюдаемых причинно-следственных связей, не дополненными до известного уровня определенности и законченности, позволяющего строить в этой среде каузальный вывод. Не исключено, конечно, что в некоторых случаях нам удастся сделать предположения о следствиях, но до того, как они, возможно, оправдаются, они останутся лишь нашими предположениями.

Неутешительные признания относительно перспектив каузального вывода тем не менее не закрывают совершенно пути к прогнозу. В самом деле, знание о том, что произойдет в данной ситуации в случае некоторого воздействия, не обязательно предполагает ясное понимание того, почему данное воздействие будет иметь такой результат. Определяющим вполне может оказаться специфическое умение "задать вопрос", провести сбор информации таким образом, чтобы не упустить данные, с некоторой вероятностью свидетельствующие в пользу того или иного продолжения. В конце концов, были и раньше великие врачи-диагносты, и геологам удавалось отыскивать новые месторождения, когда еще и медицинская наука, и геология находились в совершенно зачаточном состоянии. Они, кстати, и сейчас еще не очень далеко ушли от чисто описательных методов, до "стандартной модели" физиков им тоже далеко, и основной эпистемологической базой для них все-таки служит не эксперимент в чистом виде, а описание случаев - известное "case study".

Изучение случаев в общественных науках идет так же, как и в естественных. По мере приближения числа наблюдений к числу мыслительных операций, примененных в рамках обыденного знания и здравого смысла, их систематизация будет давать все более определенное и жесткое описание механизма, развертывающего перед нами обыденное общественное сознание. Не исключены попытки (как уже бывало в истории) вынудить общественное сознание принять предложенную модель в качестве описания реального устройства этого механизма. Как обычно, такие попытки будут сорваны по двум причинам.

Во-первых, выработанная систематизация не будет правильно понята теми, чьей деятельности она хотя бы чуть касается. Произойдет это потому, что у потенциальных потребителей и заказчиков научных результатов общественных исследований в момент знакомства с ними уже будет в пользовании некая развитая знаковая система обыденного здравого смысла (объект исследования ученых мужей), такого же мыслительного происхождения, как и научное знание, причем элементы ее - этой знаковой системы - скорей всего не будут транслируемы. Они не будут находиться во взаимно-однозначном соответствии с элементами научного знания потому, как сначала в основу исследования была положена терминология иного, строго научного происхождения, так и потом наблюдатели и систематизаторы не озадачили себя проблемой существования. Исследователи-общественники сейчас, как правило, поступают с проявлениями мыслительной деятельности в обществе так же, как это целесообразно делать с натурными объектами в естественных науках, то есть не задаются вопросом о существовании реальных феноменов, соответствующих терминам, наиболее удобным для рационального научного описания и определенных в рамках этого описания. Они рассчитывают на прогностическую силу вывода, следующего из сделанного описания, и забывают, что в человеческом обществе, в отличие от природы, эти феномены являются проявлениями высшей нервной деятельности мыслящих существ, в значительной степени вербализованы, и при этом требуют к себе отношения как к первооснове, без осознания которой никакое другое понимание невозможно, в том числе и понимание сделанного учеными вывода. К сожалению, а может быть, и к счастью, общественное сознание не может сразу воспринять новую понятийную систему, отказавшись от старой, и новый, понятный ученым прогноз вряд ли будет понят адекватно действующими участниками процесса, воспроизводящего обыденный здравый смысл. Вероятнее всего, отдельные части разработанной модели или даже отдельные ее термины будут использоваться в PR'овских или иных акциях манипулятивного характера, предпринятых в рамках того же здравого смысла отдельными акторами, которым доступны такие мероприятия, поскольку, как мы знаем из истории наблюдений за этим объектом наших исследований, обыденное знание способно воспринять и переработать сообразно с целями использующих его субъектов практически любую концепцию или терминологию.

Во-вторых, в процессе специфического употребления означенными субъектами продуктов научной деятельности меняется объект исследования. Наивно было бы думать, что он рационализируется, или гуманизируется, или приобретает какие-либо еще черты, присущие научному знанию. Изменения его основаны на его собственных действительных свойствах и способности к изменению, присущей мыслительной деятельности в самом широком смысле. Вербальная фактура его информационных управленческих связей допускает почти мгновенные переключения, часто с мультиплицирующим эффектом, и принятые в этой среде решения могут быть как аутентичными (с рациональной точки зрения), так и совершенно противоположного свойства. Маловероятно, чтобы кому-нибудь удалось наблюдением со стороны или даже экспериментом выделить в его описаниях какие-либо инварианты - мы не знаем (новейшая история показывает это ясно), какие еще формы может принять человеческое общество. Поиски ограничителей либо заводят в тупик, либо приводят к несопоставимым результатам. Сравните, к примеру, успокаивающие предположения из известной работы Френсиса Фукуямы с говорящим названием "Конец истории" с практикой разворачивавшегося во время ее написания движения латиноамериканских партизан "Sendero Luminoso" - "Сияющий путь", устремленного в неизвестное нам будущее.

Поражения (как и победы) партизан не снижают неопределенности. Вариабельность поразительна: сравните текущие заявления политиков с оценками уважаемого отца-основателя и идеолога грамматик всего современного программирования проф. Н. Хомского (N. Chomsky) из Массачусетского Технологического института в Z-Magazine <www.zmag.org>, сопоставьте сообщения информагенств с текстами, написанными на местах событий хотя бы в той же Венесуэле, из <www.rebelion.org>. Предмет общественных наук, в отличие от предмета, например, геологии, как я уже говорил, кроме естественных, натурных объектов включает в себя продукты коллективной мыслительной деятельности, далеко не всегда следующие естественным законам природы и, как показывает практика, способные нарушить стабильность даже природных процессов.

 

О некоторых особенностях компенсаторных попыток

Другой путь получения сбывающегося прогноза может заключаться в попытке опереться в своих исследованиях на уже существующие в социуме наличные представления, пока не имеющие научных дефиниций, и таким образом с самого начала снять проблему существования. Специфика предмета общественных наук, искусственность реализующихся в нем закономерностей и их зависимость от мыслительной деятельности составляющих общество людей, делающая невозможным прямое применение методологии наук естественных, может дать известное преимущество в получении общественно значимых научных результатов (тех же прогнозов изменений, вызванных определенным социальным воздействием) тем исследователям, кто ради научных данных согласится хотя бы отчасти пожертвовать своим статусом научного работника и перейти на время на положение элемента исследуемого общества. Парадоксальная ситуация: наиболее близкий науке по своей природе, породивший самое науку объект вызывает больше разногласий среди ученых и больше затруднений в своем изучении, чем косная природа, когда вроде бы должно быть наоборот. Не исключено, проблема заключается в том, что в сложном механизме обыденного знания и здравого смысла, являющемся основой социального, нет внутренней причины для выработки комплекса мер, некоего интерфейса, облегчающего его изучение со стороны, и нет людей, которые имели бы потребность его так или иначе выработать.

Сложности социальной оценки и прогнозирования могут заключаться не столько в недостаточной квалификации представителей научного сообщества, сколько в отсутствии соответствующей квалификации у представителей изучаемой стороны, в недостатке двуязычных маргиналов, одинаково владеющих противостоящими в данном случае интеллектуальными методами и способных артикулировать мыслительные конструкции, выработанные в обеих парадигмах. Причем пытаться повышать научную квалификацию обследуемых так же бесполезно, как прививать индейцам намбиквара навык жизни в городах северной Европы. Те, кто согласится воспринять новый научный подход, будут претендовать на новые социальные роли, отказываясь от исполнения старых, и постараются забыть о них, а другим, уважающим свою социальную позицию, новый подход просто не нужен. Единственный мыслимый выход - противоположный.

Поставим мысленный эксперимент. Можно представить, как исследователь, осознавая принципиальные трудности на пути познания социума средствами современной науки, не теряя способности пользоваться аппаратом науки, на какое-то, достаточно значительное время, откажется от его применения ради прямого участия в исследуемых ситуациях. Если в области существования обыденного знания не появляется людей, способных научным языком рассказать о его работе, попробуем внедриться туда сами, ничего никому не навязывая. Такое внедрение ни коим образом не может быть формой наблюдения и даже больше - вообще научной деятельностью, поскольку и вызвано-то оно было ограниченностью методов современной научной составляющей в общественном сознании. Исследователь существенно сменит свою роль. Покинув академические пенаты с их социальными гарантиями, он ради чистоты эксперимента отказывается от какой-либо научной деятельности, от ученых связей и от формулирования научных результатов, от научного наблюдения даже в тех, возможно, редких и ценных для наблюдения ситуациях, в которые он попадет. Если у него хватает сил, он следит за событиями научной жизни со стороны, чтобы сохранить способность в будущем туда вернуться (если в этом будет смысл), но отказывается от всяких попыток представлять результаты своей работы и выступать в качестве ученого. Главная его задача - освоить и усвоить те социальные проявления мыслительной деятельности людей, которые наукой не являются. Вместо первичного наблюдения с позиций научного знания он принимается за первичное теоретизирование знания обыденного. Может быть, потом он сумеет и согласится рассказать о нем с использованием строгой терминологии. Если он приобретет уважение в своей необычной социальной роли, не потеряет его при возвращении к научной деятельности, и способности его позволят ему рассказывать, то рассказ его будет аутентично отражать существующие в обществе представления и регуляционные механизмы именно в силу своей субъективности, поскольку сам исследователь непосредственно будет носителем, пользователем и агентом этих представлений и механизмов, имеющих интеллектуальную природу, но организованных способом, отличным от сейчас признаваемого наукой. Позднее сообщенные им обозначения уже в рамках научного знания могут стать объектом проверки и валидизации, возможно - поводом к новым интерпретациям и даже к изменению контекста науки.

Наука об обществе, построенная иным образом, нежели обыденное знание, проигрывает при прямом сопоставлении с ним по объему перерабатываемой информации. Она не может воспользоваться уже заключенной в обыденном знании членораздельной информацией, поскольку исследователи, как правило, заранее отказываются от попыток разобраться во внутреннем содержании обыденного знания его собственными средствами. Исследователи не только не надеются транслировать его смысл в термины научного языка, что не всегда возможно, но не пытаются хотя бы описать его функционирование, уже опираясь на факт существования мыслительных, знаковых, иных дискретных социальных реалий, непосредственно применяемых ими в процессе соприкосновения с обыденным знанием. Открыто, как правило, отвергаются как ненаучные все попытки ввести в научный оборот (хотя бы как факт) представления, выработанные и используемые внутри обыденного знания. Любые, самые "качественные" и "гуманистические" исследования и наблюдения во всех случаях ведутся как наблюдения с позиции уже оформившегося научного знания. Смена методик и максимальное приближение к объекту своего исследования, как это было во времена формирования чикагской школы, и даже существенное изменение заявленной цели научного исследования как такового, например, переход к социологической интервенции Турена, не затрагивает однозначного понимания научной парадигмы в рамках самой этой парадигмы.

Впрочем, когда дело доходит до необходимости (в некоторых случаях) применять не научные представления на практике, то наиболее выдающиеся представители научного сообщества с блеском работают в рамках обыденного знания и здравого смысла, хотя потом редко пишут об этом. Судите сами: этнограф, раньше других добравшийся до племени, в историческое время не имевшего контактов с представителями европейской цивилизации, разве он начинает с того, что переписывает систему родства, снимает план деревни или выясняет подробности изготовления предметов материальной культуры? Нет, сначала он добивается, чтобы его, неизвестно откуда взявшегося, приняли в рамках обыденного знания данного племени за равного, с которым можно иметь дело. Это своего рода талант, и процесс получения такого статуса бывает описан редко, в основном в работах, сделанных во время становления этнографии как науки.

Не знаю, учат ли такому умению этнографов, но есть в пределах нашей познавательной досягаемости область, где этому учат весьма интенсивно и успешно. Для того, чтобы посланный за информацией персонаж мог сообщить пославшей его известной организации хоть что-нибудь из того, что интересует ее руководителей, ее сотрудник-нелегал на чужой территории должен в совершенстве понимать образ мысли и способ жизни людей, там обитающих. Понимать и владеть динамикой обычаев социума или социальной группы, в которой он живет, в таких деталях, которые не известны и никогда не заинтересуют пославших его начальников. Он должен суметь занять, хотя бы на время, чужую для него позицию. Указанное умение было дискредитировано произвольным ее соединением с тайной и не всегда почтенной деятельностью, хотя никакой тайны делать из своего профессионального интереса в рассматриваемом нами случае (попытка осознать механизм функционирования обыденного знания) не требуется, скорее наоборот. В современном обществе люди жаждут, чтобы кто-нибудь обратил бы внимание на их положение и сумел бы рассказать о нем обществу.

Позволю себе проиллюстрировать высказанное положение. Не так давно один весьма уважаемый социолог, уважаемый не только коллегами и заказчиками его работы, но и теми, чье положение он изучал и чьи проблемы пытался сделать ясными обществу, приехал с профессиональными целями на некое интересующее его мероприятие и вдруг вечером обнаружил, что у него возникают проблемы с ночлегом. Проблемы были не только у него и участники означенного мероприятия успокоили его: "не беспокойся, все обойдется, занимайся своим делом". Когда ближе к двенадцати обнаружилось, что мероприятие продолжается, а решение проблемы ночлега еще не очевидно, наш социолог, не решаясь беспокоить хозяев или постеснявшись своей роли постороннего, по-английски уехал на вокзал, где просидел всю ночь, и утром отправился домой. На следующий день его хватились, и когда выяснилось, в чем дело, было высказано такое мнение: "Какой же он социолог, если он один день не смог прожить нашей жизнью! При такой профессии ничто не должно стеснять человека." Рассказываю этот случай не в укор ему, другой бы и вообще никуда бы не поехал без забронированного и заранее оплаченного номера в гостинице, а для подтверждения очевидного факта, что интервьюируемые, прежде чем ответить, обычно хотят понять, на самом деле интервьюер старается до конца уяснить себе предмет разговора и никакие обстоятельства, кроме недостатков его профессионального умения и бесталанности обследуемых не смогут ему в этом помешать, или же ему требуется составить лишь ограниченную картинку, соответствующую запросу постороннего заказчика со своим специфическим интересом, а не реальное положение дел. Сейчас само заявление "я - социолог" может вызывать негативное отношение, потому что люди не замечают в своей жизни никаких последствий от продвижения социологии к прокламируемым ею целям.

Заметьте, что общественные науки и социологию в частности все-таки должно интересовать поведение людей, непосредственно основанное на их эмоциональных ощущениях, их аналитическом понимании, их рациональных и не вполне рациональных решениях, а не то, как наука могла бы описать это поведение. Различные аспекты человеческого поведения являются и предметом общественных наук, и они же фактически формируют общественную потребность в рефлексии, которую призвана удовлетворить наука. То есть социум и бытующее в нем обыденное знание должны быть объяснены наукой с точки зрения самого обыденного знания, в этом отличие общественных наук от естественных. Исследователю, претендующему составить прогноз с вероятностью осуществления, отличной от случайного совпадения, придется спуститься с небес на землю и, оставив академические привилегии, хотя бы на некоторое время превратиться из внешнего наблюдателя и экспериментатора во внутреннего по отношению к объекту своего исследования, пытаясь напряжением своих интеллектуальных и человеческих способностей сыграть роль его квалифицированного представителя. Возможно, тогда будет проще установить, есть ли в социуме феномены, соответствующие употребляемым в социологии терминам, насколько правильно отношения между этими терминами отражают связи между реально существующими феноменами, и выработать нетривиальный прогноз, который, тем не менее, сбудется на практике.

Все изложенные здесь соображения не являются новостью. Может быть, они не очень часто бывали собраны вместе, но число работ, затрагивавших эту проблематику с давних пор и по настоящее время, столь велико и они настолько известны, что перечисление их в виде списка использованной литературы теряет смысл. Только одну цитату из написанной полвека назад книги Клода Леви-Строса "Печальные тропики" [6] мне бы хотелось привести: "Они были готовы познакомить меня со своими обычаями и верованиями, а я не знал их языка. Они были не дальше моего отражения в зеркале, я мог их коснуться, но не мог понять. Это было одновременно и наградой и наказанием. Ибо не было ли это моей ошибкой и заблуждением моей профессии считать, что некоторые люди заслуживают большего интереса и внимания, потому что цвет их кожи и их нравы удивляют нас? Мне нужно лишь их разгадать, и они лишаться своей необычности - но тогда я с таким же успехом мог бы оставаться в своей деревне. Или же, как здесь, они сохраняют свою необычность - и тогда она не меняет ничего, поскольку я даже не способен понять, в чем она состоит."

 

Поставив так вопрос о понимании, тем не менее не удается закрыть его теоретическую часть, оставив остальное на усмотрение практиков. Основное затруднение теоретической мысли просто переворачивается наоборот: от проблемы существования объектов научного теоретизирования к конструированию заведомо соответствующих хотя бы данному случаю теоретических методик, которые в данном случае могли бы соответствовать практике. Такой поворот означает сознательный и дозированный (контролируемый) отход от строгой академической традиции, обусловленный не осознававшимися в новое время свойствами предмета изучения. Нельзя сказать, что эти свойства никогда не осознавались - еще в античной Греции Клио была музой, требовавшей от служителей своих не столько знаний, которые заведомо будут недостаточны, но искусства.

Признание дополнительностного характера посылок и вероятностного - результатов, ставит исследователя-теоретика и методолога в положение честного ремесленника, который, как и китайские предсказатели, продает что имеет, пусть не всегда догадываясь, как это получилось, но, во всяком случае, он уже не рассуждает о том, чего не понимает. Не занимаясь лишними, не обязательными в такой ситуации обоснованиями, он получает свободу рук и может применять, использовать, артикулировать, изобретать многие инструменты, невозможные в консервативной научной практике. В оправдание можно сказать, что в свое время гипотезы квантовой механики тоже выглядели взявшимися ниоткуда, и только их предсказательная сила (хотя бы и вероятностная) стала их обоснованием.

 

 

1. Дональд Т Кэмпбелл.  Модели экспериментов в социальной психологии и прикладных исследованиях.// М., "Прогресс", 1980, стр. 322.

2. - Майкл М. Сернея. Всемирный банк: опыт социологической работы.// Социологические исследования, №11, 1996 г., стр. 68

3. Д. Кэмпбелл, Модели экспериментов ..., - стр. 332.

4. Ibid., стр. 325.

5. Ibid., стр. 326 - 327.

6. Клод Леви-Строс. Печальные тропики. пер. Г. Матвеевой // г. Пушкино Московской обл., 1994, "Культура", стр. 255.


счетчик посещений html counter adult photo personals
Яндекс цитирования
Рассылки Subscribe.Ru
Анонс социологического журнала Телескоп
Подписаться письмом
Readera - Социальная платформа публикаций